Месяц до Армагеддона. Рассказы - Берта Рокавилли

– Вот мы и сидим с голой задницей, но зато с мечтой.

– Простите, девочки, но без мечты я уже жила. Мне не понравилось.

А вот в другой сфере кое-какие изменения наметились. Лариса поступила на заочный. Со второго курса можно было бы и работу поменять, методисты предлагали ей в этом помочь, но этого она сделать не могла: гадюшник на углу Сретенки и Бульварного Кольца, который она всей душой ненавидела, был единственным связующим звеном с ее Ромео. Он не знал ни ее телефона, ни адреса, ни даже фамилии. И когда он вернется из армии (впрочем, два года давно миновали, следовательно, из тюрьмы, что для нее было безразлично), он должен найти ее на том же месте, в том же форменном платье, с той же косой. И она продолжала смотреть на памятник Крупской.

Само собой разумеется, обычной судьбы у Ларисы быть не могло. Наследственность. Никто в их роду пассионариев не мог довольствоваться тихими семейными радостями. У кого-то было творчество, у кого-то идеология, у кого-то религия. Все женщины жили в исканиях, категорически пренебрегая кухней. Человек приземленный этого понять не сможет. Ей говорили, что нельзя постоянно жить в надрыве. Она отвечала, что Данте у врат Ада поместил тех, у кого нет надежды даже на смерть: тех, кто прожил жизнь, не зная ни позора, ни славы; жалкие души, которые не боролись.

– Я буду бороться, – говорила она, и ей снился роман с продолжением. Она на работе, в униформе. А он дворник, тоже в своей «униформе», то есть в телогрейке. И они налюбоваться друг на друга не могут, чуть не плачут от счастья. И он говорил такие вещи, которые услышишь – и умирать не страшно. Лариса ждала. На защите диплома профессор-историк Илья Ильич вдвое старше ее сделал ей предложение. Она попросила полгода подумать. Он согласился.

В стране утвердилась зеленая валюта. Миновал дефолт, уничтожив мелких предпринимателей и кооператоров, появилось в лексиконе обывателя слово «олигарх». Закончилось тысячелетие. Лариса тридцати лет от роду вышла замуж за Ильича, человека достаточно умного, чтобы ни о чем не спрашивать, и переехала наконец в новый район. Ее лет муж не замечал – для него она была девочкой, которую он радостно носил на руках. Трогательно картавые друзья мужа любили бывать в их доме, где за обе щеки уплетали отбивные из свинины. Она же, политически неграмотная, искренне думала, что некошерное – это то, что кошки не едят, а потому не видела никакого противоречия в таких гастрономических пристрастиях гостей. Если визит друзей приходился на воскресенье, включали НТВ, смотрели «Намедни». И однажды в репортаже из Израиля она увидела Ромео, загорелого, с рыжей бородой, в камуфляже, с автоматом наперевес. Он отвечал на вопросы российского корреспондента о палестинских территориях. Умно отвечал, надо сказать. А друг мужа тем временем завопил:

– О, смотрите! Шурик Кац!

– Кац? – переспросила Лариса.

– Ты его знаешь?

– Он у меня лезвия покупал, гэдээровские, – поколебавшись ответила она. – А потом пропал. Я думала, на баррикады полез в августе 1991, потому что где-то в это время он исчез. А оказывается, вон как всё.

– Да его предки долго уговаривали уехать, а он со всеми разругался, потому что барышню себе нашел какую-то нееврейскую. Но когда она его обломала, со всеми помирился, согласился и уехал.

– И как же она его обломала?

– Да она всё из себя княжну Мэри строила, фу-ты-ну-ты, он на бензине экономил, чтобы этой фифе кольцо купить, а у нее любовник был. Ему вовремя ее подруги глаза раскрыли. – Лариса подняла бровь, и он поправился: – Ну, или коллеги по работе. Какая разница? Главное, что предупредили вовремя. Он прилетел на крыльях любви, с цветами, как дурак, а она на юг усвистела.

– Я?! – возмутилась Лариса, которая на юг первый раз в этом году съездила, с мужем.

– Ты?! – удивился Илья. – Это и есть тот самый Ромео, которому написаны тома стихов?

– Ромео?! – гость заржал. – Я ж говорю, Шурик Кац.

Так всё и разъяснилось. Сказать, что Лариса стала рвать на себе волосы или биться головой о стенку нельзя – слишком давно все было, слишком много воды утекло. Уходить в монастырь и давать обет молчания, как сделала упомянутая Консепсия, она тоже не стала. То, что подружкам доверять нельзя, она и так знала, по жизненному опыту, и без этой истории. Но, конечно, было немного грустно. Она была довольна своим браком, но тот… Тот мог бы быть и вовсе идеальным. Непонятно только, зачем он назвал себя Ивановым.

Златоглазый сосед

Когда Марине было восемнадцать лет, она полюбила однажды и навеки того, кто, увы, не мог на ней жениться, но исправно сделал ей ребенка, несколько лет помельтешил то здесь, то там, однажды свозил ее и маленькую дочку на юг, а после и вовсе пропал. Недолгая жизнь с ним была столь богата на полярные эмоции, что теперь Марина совершенно о нем не скучала, скорее наоборот – завела кота, защитила диссертацию и наслаждалась покоем. Люся росла очень самостоятельной девочкой: с третьего класса Марина перестала проверять у нее уроки, с шестого – посещать родительские собрания, а с седьмого – готовить обед, благо рядом была столовая. Вместе они ходили только на теннисный корт и в кафешку за горячим шоколадом. Однажды, когда ничто не предвещало, за очередной дымящейся чашкой Люся сообщила, что выходит замуж, переезжает к мужу и кота с собой забирает.

Подготовка к свадьбе, само торжество, переезд молодых в новый дом – все прошло как в дыму. И вот миновал год, сидит Марина на диване, смотрит одним глазом вечерние новости с сигареткой в усталой руке, а в другой держит телефонную трубку, в которую лучшая подруга день за днем учит ее жизни – что готовить на ужин, как улучшить цвет лица и что делать с кармой.

Лучшие подруги – это такая особая категория отравителей жизни. Если у нее судьба не ладится, то вам на роду написано всю жизнь выслушивать ее жалобы на Господа Бога. Если же подруги – дамы семейные, домашние, хозяйственные – всё, пиши пропало, задолбают! Дружить и доминировать – не одно и то же. Но этим правильным и успешным необходимо всех осчастливить.

– Марина! Тебе через месяц сорок лет, пора подумать о себе. Ты для Люсечки сделала все, что могла, сделай теперь и для себя. Если ты сейчас замуж не выйдешь, то когда ж?!

– Таня, жить с молодым стыдно, а со старым – противно.

– А он почти твой ровесник, мужик видный, непьющий и дача у него большая, хозяйство справное.

– Чего ж он такой хороший и один?

– А ты чего такая хорошая и одна? Вот то-то же. Вдовец он. Дети взрослые уже, женатые.

– На справном хозяйстве жену ухондокал?

– Ну вот что ты теперь одна будешь делать? С работы приходишь, а дома пусто, тихо, никто тебя не ждет. Пока это еще Люська тебе внуков родит…

– Да типун тебе, Танюшка, на язык! Дай вздохнуть-то! Я, может, мечтала об этом времени, чтобы, наконец, латынь выучить!

– Ага, знаю я твою латынь! Сидишь куришь и в телевизор без звука пялишься.

– А хоть бы и так, какое кому дело?!

– Я о тебе забочусь! Ты же не пойдешь с Люськой в ночной клуб кавалеров кадрить. Тем более что ее теперь муж не отпустит. Ну что, я его зову на обед, да? Платье надень, а то придешь, как всегда, в штанах…

Конечно, если отбросить цинизм, то иногда, в самой-самой глубине души доцент Марина сожалела, что не было в ее жизни ни подвенечного платья, ни обручального кольца, ни сильного плеча, но которое можно было бы опереться. Но ее сожаление было не того рода, как у старых дев, которые думают, что замужем одно сплошное счастье, нет. Единственное, что требуется от мужчины, это быть поддержкой и опорой. В ее недолгом квазибраке поддержкой и опорой была она сама, а как перестала поддерживать, так брак и распался. И она понимала, что в «настоящих» браках все то же самое. Скорее, ее раздражал вечный статус матери-одиночки и банальнейшая мысль «чем я хуже других».

– Как звать-то?

– Игнат.

Маринка повесила трубку, но смеялась еще долго – и пока новости досматривала, и пока зубы чистила. Ну надо же, Игнат! «И дача у него большая, там, наверное, можно теннисный корт устроить… – продолжала она додумывать мысль, ложась под утро спать. – Точно! Я посмотрю, какого этот кент телосложения – если пузан, то пшёл вон, а если играть способен, то будем мы с ним спортивной парой!..» – это-то ничтожное обстоятельство и решило дальнейшую судьбу.

На обеде у Татьяны гость демонстрировал скромность, непривередливость в еде, хорошие манеры, угощал всех «своей дачной» малиной и говорил исключительно о даче и произрастающих там фруктах, зазывая Таньку с мужем и «ее очаровательную подругу» на шашлыки. Танькин муж Саша, лысый как колено, щуплый мужчина, в основном молчал – чтоб решать, есть жена, – и многолетние скорбные складки у рта, выражающие муку, как бы говорили: «Ну я попал!» Если он вдруг высказывал какое-то мнение, не совпадающее с Таниным, она шумно вздыхала: «Саш, ну ты дурак?!» Саша смеялся, как бы удовлетворенно подтверждая: да, попал. Уговорились поехать на следующее воскресенье. Марина любезно согласилась, ибо сложён гость был как бог. Марина неоднократно цитировала Шанель: «Как женщина выглядит в 20 лет, зависит от природы, а как она будет выглядеть в 45, зависит от нее самой», только считала, что и мужчин это тоже касается – запустившие себя особи ее не интересовали. Наш имидж – это то, что мы хотим поведать о себе миру. Если она прилагает усилия, чтобы быть в форме, то уж и он пусть постарается.